Подключайтесь к Telegram-каналу NashDom.US
«У нас не было оружия, еды, воды, да и людей, которые могут держать оружие, почти не осталось», — этим воспоминаниям, которыми с NV поделился Александр «Чуб» Дейнега, бывший боец добровольческого батальона Донбасс, сейчас будет уже 10 лет.
Именно в таком состоянии оказалось подразделение Дейнеги в последних числах августа 2014 года под печально известным Иловайском — ныне оккупированным восточным пригородом Донецкой агломерации.
Тот август должен был принести триумф ВСУ на востоке страны в борьбе против тех, кого тогда называли вооруженными пророссийскими сепаратистами.
Ведь украинское военное командование разработало план, согласно которому в течение двух недель, начиная с 11 августа, на территории Донецкой и Луганской областей должна была состояться операция по разгрому основных сил террористов «ДНР» и «ЛНР» в городах Енакиево, Горловка, Первомайск, Стаханов [сейчас — Кадиевка] и в прилегающих к ним районах.
По официальной хронологии событий, которую создали следователи Офиса генпрокурора, ее результатом должно было быть «полное блокирование городов Луганск, Донецк и Макеевка; сужение внешнего круга изоляции и возобновление деятельности органов государственной власти и местного самоуправления» в освобожденных районах.
Освобождение Иловайска в этот период позволило бы, по оценкам Офиса генпрокурора, осуществить полное блокирование донецких боевиков с юга и «способствовало бы продвижению сил АТО в направлении города Зугрэс, а также других сил и средств [обороны Украины] в направлении Харцызск — Зугрэс с севера, для полного блокирования и освобождения Донецка».
В Иловайской операции, которой руководил генерал-лейтенант Петр Хомчак, и попытках взять город под контроль вместе с подразделениями ВСУ участвовали также добровольческие батальоны, в частности подразделения МВД Украины Днепр-1, Шахтерск, Азов, Миротворец, Херсон, Свитязь, Ивано-Франковск и батальон Донбасс Нацгвардии Украины.
На начальном этапе украинские войска окружали пророссийских боевиков, но с 24 августа в тыл украинской группировке зашло значительное количество регулярных подразделений РФ, изменив ход боев.
Тогда впервые Кремль так открыто и дерзко применил свою регулярную армию на востоке Украины, — 45 тыс. личного состава, до 160 танков и около 1400 боевых машин пехоты (БПМ) и бронетранспортеров (БТР), а также 192 боевых самолета и 137 вертолетов.
Поэтому украинской пехоты оказалось в 18 раз меньше, чем россиян и террористов вместе, а танков — в 11 раз меньше имеющихся вражеских машин.
В Иловайском котле оказались до 1,3 тыс. украинских военных.
И тогда же Путин лично стал организатором военного преступления. В ночь с 28 на 29 августа диктатор обратился к «силам ополчения» с призывом открыть гуманитарный коридор для военных Украины, оказавшихся в окружении. И в 8:15 украинские подразделения организованными колоннами начали движение из города по предварительно согласованным с российской стороной маршрутам. Сначала они беспрепятственно двигались мимо вражеских укрепленных позиций, однако через некоторое время российские войска открыли огонь, расстреляв украинцев на марше.
Согласно данным Национального военно-исторического музея, в боях под Иловайском 7−31 августа 2014 года погибло 368 украинских бойцов, 18 считаются пропавшими без вести. Это стало самой большой одновременной потерей для Украины за все времена АТО.
А 29 августа, когда под Иловайском были понесены наибольшие потери, стало официальной датой, когда в Украине чтят память защитников страны.
NV поговорил с двумя непосредственными участниками событий августа 2014 года — представителем добробата, который сражался в Иловайске, и офицером ВСУ, подразделение которого прикрывало украинскую группировку с юга, чтобы их глазами посмотреть на трагедию, которая стала первой настоящей прелюдией большой войны.
Похожие на исповеди воспоминания этих военных редакция подает в виде рассказов от первого лица.
Александр Дейнега, позывной Чуб, бывший боец добровольческого батальона Донбасс (2-й батальон спецназначения НГУ Донбасс). На момент событий в Иловайске был командиром первого отделения первого взвода первой роты батальона Донбасс:
«Весной 2014 года я узнал о создании добровольческого батальона Донбасс и сразу присоединился. Прошел обучение, и уже с 1 июля моя рота была в зоне боевых действий.
Сначала освобождали Славянск, после этого был Бахмут, Попасная, Лисичанск, промежуточные села. И так потихоньку мы добрались до Иловайска".
«Об операции в Иловайске не было известно никаких деталей.
На тот момент мы располагались в Курахово. Личный состав подняли по приказу, сказали, что у нас выход где-то на 2−3 суток, с собой взять все необходимое.
Но пока мы собрались, пока выехали, то до самого Иловайска в первые сутки так и не доехали. По дороге встали на ночевку в одном из населенных пунктов.
Утром 10 августа состоялся наш первый штурм Иловайска, но он был неудачным. Хотя я бы это скорее назвал разведкой боем.
Нас заходило две роты, где-то 200−250 человек.
По той информации, которую нам предоставили командиры, сопротивление врага должно было быть небольшим. На самом деле мы поняли, что у врага в Иловайске есть довольно укрепленные районы, что подходы заминированы. Перед городом находилось до сотни бойцов Российской Федерации, с которыми мы и вступили в бой.
В тот день я потерял бойца своего отделения, также погибло еще три человека.
Враг хотел заманить нас дальше в город, чтобы потом закрыть тиски, — и мы попали бы в окружение. Поэтому мы остановили наступление".
«Второй наш заход в Иловайск был спланирован лучше. Это было через неделю после первой попытки [батальон Донбасс зашел в Иловайск 18 августа].
Если 10-го мы заходили в город по главной дороге [со стороны села Многополье, что к югу от Иловайска] — прямо в лоб на их блокпосты, то во второй наш заход мы сделали немалый крюк в 12−17 км, а может и больше [в сторону поселка Грабского, к западу от Иловайска].
Заходили через частный сектор, где сопротивление было намного меньше.
На школе, которую мы потом заняли, стояла вражеская минометная батарея, но наши пулеметы отработали по ней из Придорожного [поселок в пригороде Иловайска].
В городе мы сразу заняли здание школы и частный сектор по периметру, выставили опорные пункты. То есть это была территория радиусом до 5−7 км, которую мы контролировали".
«Когда мы до этого брали Попасную, к нам прикомандировали [бронетранспортер] БТР-80. В Славянск мы заходили вместе с [бронетранспортером] БТР-4. А вот в Иловайск мы шли, грубо говоря, своими силами.
Из той поддержки, что я видел собственными глазами, то могу сказать только о 120 мм минометах в пригороде Иловайска, которые работали по опорным пунктам врага.
У нас в батальоне было стрелковое оружие, пулеметы, «зушка» [советская 23 мм парная зенитная автоматическая пушка ЗУ-23], один БТР, у которого постоянно перегревались двигатели. Также были РПГ и противотанковые ракетные комплексы Фагот. Но с Фаготами на самом деле было отдельное подразделение, и я не помню, чтобы они использовались".
«Иловайск разделен на две части железнодорожными путями. Мы должны были взять железнодорожный вокзал и перейти на другую [восточную] сторону города. Задача была такова, что мы как штурмовой батальон оттесняем врага, после чего заходят Вооруженные Силы с техникой и ставят опорные пункты и блокпосты.
В последующие дни мы действительно прошли дальше через пути, теряя личный состав в тяжелых боях. Мы освободили какую-то часть города, зачистили ее и ждем, что сейчас зайдут ВСУ с техникой. Но никто не зашел, и нам пришлось возвращаться за эти железнодорожные пути на «свою» половину города. Потому что мы же штурмовики, мы не можем стоять там и удерживать весь район.
Враг также забрасывал свои ДРГ в тот периметр, где мы стояли. То есть они ночью заходят, а утром мы ведем с ними бой и оттесняем обратно. Отдохнули — и утром новая зачистка.
Линия нашего фронта постоянно «дышала».
Все бои были сложными. Я обычно говорю: любой бой идет по плану до первого выстрела.
Хуже всего — это friendly fire [«дружественный огонь» или «огонь по своим«], когда есть потери из-за огня от смежных украинских подразделений. Это всегда психологически, морально очень давит».
«Еще где-то неделю после того, как мы зашли в Иловайск, нам доставляли провизию, а мы взамен вывозили своих раненых. Но в какой-то момент это закончилось.
Мы остались без сменной одежды, без еды. Уже лазили в голубятне и готовили из голубей себе поесть. С водой также были проблемы. Но благодаря волонтерам у нас были обеззараживающие таблетки, ну и мы находили колодцы возле домов, а в погребах брали компот. Хотя этого все равно не хватало".
«В Иловайске мы взяли в плен восемь человек, в том числе и иностранных граждан. Среди них был чех, еще был россиянин с гражданством Франции с позывным Актёр, остальные были местные.
Мы их взяли во время первой вылазки по ту сторону железнодорожных путей. Там на наших ребят выскочил вражеский УАЗик с вооруженным личным составом. УАЗик расстреляли, потому что была прямая угроза жизни, но этих восьмерых взяли в плен.
Их вывезли из города и передали Службе безопасности Украины. Когда мы уже были [в плену] в Донецке, СБУ обменяла этих людей на наших бойцов, поэтому они вернулись в «ДНР». Нас [кто воевал в Иловайске] вывели из подвала, и они рассказывали, кто их бил, кто на них морально давил, а кто дал воды попить. Ну, и от этого уже зависело обращение сепаратистов с каждым из нас".
«25 или 26 августа была последняя попытка вывезти раненых военных из Иловайска. Но уже не удалось этого сделать. И когда эта эвакуационная группа вернулась, то мы поняли, что находимся в окружении.
У нас не было дальнейшего плана, но все держались бодрячком. У нас было достаточно оружия и БК, плюс мы уже знали местность, могли и дальше выдавливать врага. К тому же мы продолжали ожидать, что к нам подойдет подкрепление.
Мы знали, что вокруг нас вражеское кольцо, но не думали, что оно станет настолько плотным и обширным".
«О переговорах нам не сообщали, но вечером 28 августа сказали подготовиться к маршу на выход.
Каждый из нас искал какое-то транспортное средство, потому что много транспорта в то время уже было изуродовано. В моем подразделении из трех машин осталась одна. Точнее, из двух составили одну. Еще один Жигуль нашли в гаражах.
Выезжали вместе колонной. В Иловайске нас не обстреливали.
Далее наша колонна встретилась с подразделениями ВСУ, которые стояли вокруг Иловайска.
Мы тогда долго стояли в одном месте, возле Многополья, пока велись переговоры.
Потом мы разделились и нашей колонне приказали двигаться в сторону Червоносельского [к югу от Многополья]. Я тогда собственными глазами видел, как подъехал УАЗик с «кацапами», они общались с нашим начальником штаба о том, чтобы мы сложили оружие и выходили без него. На что, я так понял, враг получил отрицательный ответ. И как только УАЗик уехал, хвост нашей колонны начали обстреливать из минометов.
Мы заскочили в машины, педаль газа в пол, выходили с боем. Продвинулись на 4−5 км, и уже перед Червоносельским попали под массированный обстрел. По нам били из всего, чего только можно.
Вот там и заварился, как говорится, котел.
Командир нашей роты дал приказ отступать в сторону домов в Червоносельском. Колонна начала подтягиваться к этим домам прямо через поле.
Мы смогли закрепиться и заняли круговую оборону. Там мы продержались еще 36 часов".
«В какой-то момент стало понятно, что подмога шла-шла и не дошла. И уже не дойдет.
Вскоре у нас было где-то 70 раненых людей, которые не могли держать оружие.
Россияне тоже были истощены. У нас даже была договоренность собрать на поле боя своих «двухсотых» [погибших].
В конце концов у нас закончились БК [боекомплект]. То есть, во-первых, у нас не было чем отбиваться, а во-вторых, россияне предупредили, что получили приказ больше не «играть» с нами. У них там стояла дивизия с Нонами [120 мм самоходная десантная артиллерийская установка], а также [реактивные системы залпового огня] Грады, поэтому они могли просто стереть село с лица земли.
Российский подполковник с позывным Лиса, который вел с нами переговоры, дал слово офицера, что если мы сдадимся в плен, то наших раненых эвакуируют на территорию Украины. Нас же обещали отвезти в так называемый ротационный лагерь в Крыму для фильтрации, а потом передать Украине.
У нас не было оружия, еды, воды, да и людей, которые могут держать оружие, почти не осталось.
И 31 августа мы сложили оружие. Нас было где-то 120−130 человек, это без раненых.
Раненых они, как и обещали, передали украинской стороне.
Остальных загрузили в гражданский транспорт и повезли. Уже по дороге мы поняли, что едем в Донецк, а не в Крым".
«Я провел в плену в Донецке 4,5 месяца.
Были и допросы, и избиения, и издевательства. За это время меня водили якобы на «расстрел», была и промывка мозгов в духе «мы единый народ» и тому подобное.
Понимание [что есть шанс выбраться] появилось где-то на третий месяц, когда начали давать возможность позвонить родным. Наши конвоиры сказали, что вроде бы готовятся обмены. Их предупредили, чтобы они были более «аккуратными» на допросах, чтобы все остались живы после этого, потому что это обменный фонд.
От родных стали приходить передачи, хоть и располовиненные охранниками, но все же что-то доходило.
Я попал в такой первый самый большой обмен, который состоялся перед новым годом".
Дмитрий, позывной Буря (говорил с NV на условиях анонимности, поэтому свою фамилию он попросил в публикации не указывать); на момент Иловайской операции — командир механизированной роты 28-й мехбригады ВСУ:
«Эти события не трудно вспомнить, несмотря на то, что прошло много времени. В начале августа 2014 года мы получили задание и зашли в Амвросиевку [недалеко от границы с РФ, расположена на дороге, ведущей к российскому Таганрогу] — это где-то около 30 км [на восток] от Иловайска. Я тогда был командиром роты в звании капитана. В нашем распоряжении были БМП, БТР, поэтому пару дней побыли в Амвросиевке, а потом нас перебросили на Кутейниково [к югу от Иловайска]. Опять же — это ближе к Иловайску — 16 км по трассе. То есть мы прикрывали дорогу с юга и попали туда 10 августа».
«Мы сделали опорный пункт, а потом разделились. Просто для понимания — мы каждый день получали какое-то задание. Я, например, выкопал за двое суток ротно-опорный пункт в Кутейниково, потом один взвод у меня пошел под Благодатное [к востоку от Кутейниково], там с „правосеками“ сидели, высоты охраняли. А один взвод оставался в Кутейниково. Еще с одним взводом я „колесил“ по области — сначала попали в 79-ю бригаду, когда освобождали населенный пункт Мариновку [еще дальше на восток, возле Саур-Могилы] прямо на границе с Ростовской областью. Этот поселок не освободили, но получили новый приказ — с частью роты направился к Саур-Могиле, где были тяжелые бои. И потом снова приказали вернуться на Кутейниково».
«Приказ был идти на блокирование дороги Кутейниково-Иловайск. Чтобы из Иловайска никто не зашел к нашим с тыла. После того через меня, через мои боевые порядки постоянно заходили в этот город добровольческие батальоны ВСУ. Тот же самый пехотный 39-й батальон, батальон Донбасс и остальные».
«Главные события развернулись с 24 августа. Тогда в Киеве на 10 часов начался парад, а у нас в этот час российская техника зашла в соседнюю посадку. Мы тогда располагались слева в Кутейниково — там от газовой станции до элеватора я организовал круговой ротно-опорный пункт».
«Уже тогда постоянно были обстрелы из российской артиллерии, из РСЗО (Ураганы, Грады). Нас лупили с восьми утра до восьми вечера. Перерывы только на обед. А в тот день, в День независимости, россияне шли колонной со стороны Старобешево [расположен к западу от Кутейниково]. Это была 76 псковская [воздушно-десантная] бригада. До этого мы видели российские войска только на территории Ростовской области. Нам было запрещено туда стрелять, потому что в то время было АТО, и никто не верил, что с российской территории по нам стреляют. Это несмотря на то, что мы видео [обстрелов со стороны РФ по украинским войскам] отправляли, но нам никто не верил».
«По классике зашла колонна. Впереди шло два танка Т-72, с новой краской. Мы еще думали, что это после парада едут украинские танки и они идут на подмогу. Нас все «кормили», обещали, что уже помощь придет. Потом россияне стали заходить на БМД-2 [боевая машина десанта]. А поскольку я кадровый офицер, то знал, что у нас БМД-2 в Украине есть только у 25-й бригады, которая была отведена на другое направление. То есть я понял, что это россияне — их было там где-то 150 солдат.
К нам заходила ротно-тактическая группа от 12 до 16 единиц бронетехники. Плюс техника обеспечения, скажем, КАМАЗы".
«К тому времени, на 24 августа, наши потери составляли шесть военнослужащих убитыми и 16 раненых. Но техника была уничтожена почти вся — у меня из роты осталось только три БМП».
«Когда российская техника зашла в ближайшую посадку, начала маскироваться, я пошел узнавать, кто это. Опять такие, тогда были проблемы со связью и разведкой, поэтому ничего не было понятно. Пошли, посмотрели — москали. Они удивились, что мы там находимся, потому что им сказали, что нас там тоже нет. Я спросил: «Ты откуда?». Он отвечает, что из Анапы. Я говорю: «Так ты не из Украины». Россиянин отвечает «да» и также спрашивает, откуда мы. Я говорю, что из Одессы. Он раз — на меня смотрит. «Нам сказали, что вас здесь нет». Потом такой говорит: «Ну, хорошо, я буду докладывать своему начальству, что вы здесь есть». Я говорю: «Ну, докладывай, я своему тоже». Они разворачиваются и снова поехали.
Но под вечер начался бешеный обстрел. У меня, кстати именно в этот день были крайние потери — офицеры и солдаты погибли от этих обстрелов".
«На следующий день к нам подкатилась 51-я механизированная бригада во главе с Михаилом Драпатым [ныне — бригадный генерал, командующий ОТУВ Харьков] — они поставили пушки там, откуда пришли российские танки. И мы ждали еще полтора суток. С 26-го я снова поехал на Многополье. Потому что я там знал много своих побратимов, сказал, что, пацаны, там «уже москали прямо на нас смотрят».
А у меня обороняться особо не было чем. По людским потерям почти все было нормально, а по вооружению и оружию уже было печально. Остался один гранатомет на роту. Три БМП, из них только одна стреляла, и патронов уже не было. Докладывал всем кому только можно было. И после чего получил приказ — откатиться в соседнюю посадку. Мы переместились в другую посадку, а тот квадрат, где раньше стояли, россияне просто стирали землю в порошок".
«29 августа была дана команда на отступление из этого района, — одновременно выходили наши войска из Иловайска. Я дал команду, мы начали отходить где-то в два часа ночи, а обстрел начался где-то в четыре ночи. Из интересного: лупили мою колонну слева, справа, но по центру почему-то не попадали. В то время я думал: дай Бог там не остаться, не остаться без ноги, не уехать инвалидом».
«Радиосвязи, как таковой, вообще не существовало, у нас были плохие китайские рации, которые „добивали“ максимум на 7 км. Потому что это покупалось за свой счет. Затем мы пытались связаться с побратимами, которые оказались в окружении, по телефонной связи. Но мобильная связь не работала, — только когда на какую-то гору выскочишь. На „бехах“ (БМП) ездили в штаб, узнавали, что они живы или не живы, докладывали обстановку».
«Как вывод, можно сказать, что конечно россияне нарушили границу и нагло вошли на территорию Украины. Но с нашей стороны тогда была плохая организация взаимодействия между подразделениями, которые и обороняли, и наступали. Мы могли получить приказ поставить блокпост, проезжаешь, а он уже стоит. «Пацаны, что вы здесь делаете?». «Стоим на блокпосту». «Так и у нас была задача здесь выставить блокпост».
«Было сплошное непонимание фронта, где он находится, как он движется. Тогда в одной посадке мог стоять ты, а через посадку российские сепаратисты, а еще через две посадки российские артиллеристы. То есть понимания никакого не было и поэтому такие трагические последствия».
«И еще дополнительно, — мы тогда еще не созрели до того, чтобы стрелять в россиян при первой встрече, потому что чтобы это осознать требовалось время. Уже потом все стало на свои места: Россия начала войну с нами еще с 2014 года и мы это видели собственными глазами».
© 2003-2024 Новости США, России, Украины, Беларуси и в Мире.
Мы в Facebook
Мы в Telegram