Почти 30 лет назад, 14 декабря 1989 года, не стало Андрея Дмитриевича Сахарова. Об академике, создателе водородной бомбы, общественном деятеле, правозащитнике, лауреате Нобелевской премии мира «Голосу Америки» рассказал исполнительный директор движения «За права человека» Лев Пономарев.

– Когда вы познакомились с академиком Сахаровым?

– Это произошло в последний период жизни Андрея Дмитриевича, вскоре после его возвращения из многолетней ссылки. Мне, как физику по образованию, коллеги из инициативной группы поручили попросить опального академика подписать заявление в поддержку создания общества «Мемориал». В результате он не только его подписал, но и стал одним из руководителей организации. Потом я был его доверенным лицом на выборах народных депутатов СССР 1989 года.

– Чем он вам запомнился?

– Андрей Дмитриевич – личность уникальная и многогранная. Сахаров удивительным образом влиял на всех – и на простых граждан, и на членов Политбюро (ЦК КПСС). Такого человека у нас в оппозиции сейчас, к сожалению, нет.

Помню, я оказался в больнице и стал обсуждать с соседями по палате, обычными людьми, ситуацию в стране, которая тогда была крайне сложной – конец 80-х годов. Так вот на вопрос, кому вы сегодня верите, называли именно Андрея Дмитриевича. Потому что все знали: он создал ядерную бомбу, он трижды Герой Социалистического труда (в 80-м был лишен всех званий и госнаград – В.В.). Обороноспособность страны опиралась на открытия Сахарова. Просто его судьба так сложилась, что он, будучи молодым человеком, создавал щит родины, Советского Союза – щит страны, которую во многих странах мира, особенно на Западе, воспринимали как угрозу безопасности. Но для соотечественников-то он навсегда остался патриотом.

– Но ведь Сахаров прекрасно известен и с другой стороны – как пацифист, как защитник мира.

– Да, потом он понял, что создал разрушительную силу, и сам разительно изменился. Он осознал, что виноват – перед собой, прежде всего, так я думаю. Сам он об этом мало упоминал, конечно. Андрей Дмитриевич стал говорить о чудовищной угрозе ядерного оружия, стал правозащитником, ему присудили Нобелевскую премию мира. Он понимал, что прогресс человечества может быть связан только с правами человека. Мир, прогресс и права человека – эти три слова для него были неразрывны. И Сахаров был безусловно последователен в этом.

– Андрей Дмитриевич мог стать лидером страны, повести ее за собой в тот переломный момент?

– Сложный вопрос. Я ему однажды предложил: Андрей Дмитриевич, попробуйте себя на политическом поприще. Можно было и создать партию, которую он бы возглавил, если захотел. Но Сахаров посмотрел на меня и сказал: «Лева, какой из меня лидер партии?» Он не воспринимал себя политическим деятелем, как ни странно. Хотя я вполне допускаю, что будь он немного помоложе и покрепче здоровьем, мы смогли бы его уговорить. Сахаров мог стать президентом, победив на выборах. Не Ельцин, а он. Увы, смерть его произошла совершенно внезапно. Более того, считаю, что во многом, он сам загнал себя в могилу. Я знаю, как много он работал в последние дни своей жизни. Писал проект новой Конституции страны, готовился к выступлению на съезде народных депутатов...

– А каким он был в жизни?

– Демократизм в нем был органичен. Он ездил на метро, и мог с кем угодно обстоятельно говорить, хотя был безумно занятым человеком. У него в голове одновременно было несколько процессоров, говоря современным языком. Я с ним разговариваю и вижу, что он внимательно меня слушает, но при этом думает еще над одной или двумя проблемами. Меня это нисколько не обижало. На него, по-моему, вообще нельзя было обижаться. И вот еще один штришок. Его обязательно надо подчеркнуть. Когда я приходил к Андрею Дмитриевичу домой и говорил, например, то меня есть идея, хочу поделиться, он всегда говорил: «Люся, Лева пришел. Давай послушаем его вместе». Люся, как он звал Елену Георгиевну (Боннер), была не просто спутницей, а важной составляющей его жизни. И это тоже нужно помнить.