Подключайтесь к Telegram-каналу NashDom.US
Только что вышедшая в РФ книга о рождении ФРГ вольно или невольно становится частью полемики, в которую погружены «уехавшие» — о люстрациях, всенародном покаянии и экономическом чуде как якобы необходимых предпосылках демократии.
Перед тем, как перейти к опубликованной на днях российской книге о превращении западных немцев из тоталитарных подданных в свободных граждан демократической ФРГ (Николай Власов. «Немцы после войны: Как Западной Германии удалось преодолеть нацизм»), процитирую немецкую книгу «Wolfszeit» («Волчье время») о том же самом десятилетии (1945-1955). Она была написана Харальдом Йенером, опубликована в Берлине в 2019-м и сразу сделалась бестселлером. В РФ она вышла в русском переводе в 2024-м, и, конечно, тоже стала бестселлером.
В этой первоклассной книге, изображающей всевозможные эпизоды того времени, Йенер, по основному занятию журналист, пишущий о культуре, с особым, по-моему, удовольствием касается культурных сюжетов. И среди них — полемики тогдашних «уехавших» с тогдашними «оставшимися», произошедшей после того, как тоталитарный режим уже пал. В том числе, самого знаменитого ее эпизода — скандала вокруг открытого письма Томаса Манна «Почему я не хочу возвращаться в Германию» (сентябрь 1945).
Нынешние российские эмигранты любят это письмо и охотно его цитируют. Видимо, это то, что они и сами хотели бы сказать «оставшимся» собратьям, если вдруг настанут постпутинские времена, и их позовут назад.
Изгнанник Томас Манн в ответ на экзальтированный призыв вернуться на родину, пришедший от «оставшегося» литератора Вальтера фон Моло («Пожалуйста, приезжайте поскорее и посмотрите на лица, отмеченные печатью горя…»), сурово упрекает немецких внутренних эмигрантов в бесчувствии, бессовестности и нежелании покаяться за то, что толком не боролись с тоталитарным режимом.
Йенер считает «непедагогичным» такой ответ Манна на «в сущности, лестную просьбу»:
«Это был удар в солнечное сплетение. Коллективная анафема, объявленная всем оставшимся в Германии авторам, стала для них тяжелым испытанием. Томас Манн сунул их всех в один мешок — и честных, и лицемеров, и кликуш-провокаторов, и меланхоликов…».
Но оставшиеся в Германии литераторы, продолжает Йенер, тут же «нанесли ответный удар». Популярный в то время автор Франк Тисс «заявил в своей в статье, названной „Внутренняя эмиграция“, что, мол, удобнее всего — удрать из страны, он же продолжал служить литературе в условиях нацистского режима…»
Обмен попреками продолжался, и в 1946-м, как шутливо заключает Йенер,
«эта полемика была собрана в единое целое и опубликована отдельной брошюрой. Для публики это стало изысканнейшим интеллектуальным наслаждением, потому что все участники баталии были достойными противниками с точки зрения писательского мастерства. Они страстно токовали перед некоей высшей справедливостью и блестяще сплетали взаимные унижения, риторические изъявления „глубокого почтения“ и уязвленное тщеславие в удивительное кружево, напоминающее павлиний хвост… Тяготы стали почвой для тонких интеллектуальных споров, в которых внутренние эмигранты отличались особенным, до странности старомодным, снобизмом — вычурным, напыщенным и чрезвычайно претенциозным».
Ирония, с которой немецкий интеллектуал смотрит сегодня на это кипение страстей, понятна. Родившись в 1953-м, он повидал так много интеллектуальных метаморфоз, что та, давняя, не кажется ему особенно серьезной. А главное, она происходила уже после падения тоталитарного режима. Примерно такие же доводы, которыми обменивались «уехавшие» и «оставшиеся», когда этот режим еще был в силе, никого к шуткам не располагали.
Считайте это вступлением к разбору проблем, изложенных в книге петербургского историка Николая Власова «Немцы после войны» (Альпина нон-фикшн, 2025). При многих точках соприкосновения, он видит те же события иначе, чем немецкий автор. И как человек другого поколения (родился в 1982-м), и просто как россиянин, «оставшийся» в РФ.
«Немцы» были написаны в 2022–2024 гг., и, хотя в них ни слова об этом не сказано, ложатся в русло споров о перспективах послепутинской России, которые идут с начала украинской войны. В основном, естественно, среди «уехавших». Строительство демократии на месте немецкого тоталитарного режима очень многие считают источником важнейшего для России опыта. Поэтому книга на эту тему сама собой становится частью проектирования российского послепутинского будущего, согласится с этим автор книги или нет.
В риторике наших эмигрантов, как внешних, так и внутренних, популярны три рецепта: люстрация, всенародное покаяние и экономическое чудо. Считается, что только с их помощью в послепутинскую эру можно будет возвести российскую демократию. А уж без них точно ничего не выйдет. Применительно к демократическому строительству в послевоенной Германии, книга Власова посвящена обсуждению именно этих стереотипов, хотя и формулирует их в других выражениях.
«Как часто бывает, каждый из этих мифов возник не на пустом месте. Однако все они серьезно искажают реальное положение дел».
Начнем с люстрации. В Западной Германии в 1945-1950-м ее осуществляли сначала американцы, англичане и французы в своих оккупационных зонах, а потом по их требованию подключились и новосозданные местные власти.
Людей с коричневым прошлым пытались удалить из общественной жизни. Каждый, кто претендовал даже на самый скромный статус, должен был пройти проверку. Только в американской зоне за три года 2,5 млн человек были подвергнуты подробному, а 13,5 млн — сокращенному анкетированию. Под чистку шли чиновники, судьи, учителя, журналисты, профессора, врачи, дипломаты, коммерсанты. Во многих профессиональных группах кадровые потери превышали 50%.
Эти чистки быстро стали вызывать почти всеобщее осуждение в народе. За гонимых заступались профессиональные сообщества, церковные организации, основные политические партии. В начале 1950-х, когда была учреждена ФРГ, ее власти люстрацию прекратили: «Помилованные преступники толпами выходили на свободу».
Но популярное представление о конечном провале люстрации автор не разделяет и, видимо, правильно:
«Тезис „преступники отделались легким испугом“ далеко не всегда соответствовал действительности… Сотни тысяч потеряли работу и социальный статус. Другие сотни тысяч были интернированы и провели пару лет за колючей проволокой… Для многих представителей образованных и обеспеченных слоев сам факт пребывания в роли подсудимых становился потрясением».
К началу 1950-х немецкие элиты хотя во многом и сохранили прежний состав, но были довольно сильно разбавлены новыми выдвиженцами. А партийно-политическое чиновничество тоталитарного режима вообще сошло со сцены:
«Некоторые нацистские бонзы закончили жизнь в нищете, получателями социального пособия. Многие бывшие гауляйтеры работали библиотекарями, продавцами, страховыми агентами».
Приложим этот опыт к мысленной России будущего. Иностранных оккупантов, чтобы продавить чистку силком, в ней не будет. А всенародной поддержки такие акции, видимо, иметь не могут. Все обернется типичным российским административным безобразием.
В Германии возник огромный рынок поручительств от безупречных людей, которые приобретались миллионами подозреваемых и прилагались ими к их анкетам. В России послепутинского будущего этот рынок станет совсем уж гротескным и скомпрометирует любую кампанию чистки кадров. Хороша люстрация или плоха, но в России она реальна только в случае всенародной революции и чистки «снизу». А вот «сверху», мирным и организованным порядком, ее не провести.
Перейдем всенародному к покаянию за злодеяния режима. Представления о высокой актуальности так называемой проработки прошлого и признания народом своей коллективной вины очень популярны среди нашей «уехавшей» интеллигенции. В «оставшейся» ее части они вызывают гораздо меньше энтузиазма:
«Концепция коллективной вины и коллективной ответственности — весьма благодатная тема для обсуждения, особенно когда речь идет о других».
С этим феноменом, как мы видели, столкнулся еще Томас Манн. Послевоенные немцы вовсе не считали себя преступниками и не хотели извиняться. А те из них, кто не был энтузиастом тоталитарного режима, сам факт своего относительного отстранения от него уже считали важной заслугой, пусть и непонятной посторонним:
«Все эти формы сопротивления и неучастия могут показаться смешными и несерьезными — человеку, который сам не имеет опыта жизни в условиях репрессивной диктатуры».
Если хоть о чем-то применительно к послепутинской России и можно сказать с уверенностью, так это о том, что кающиеся будут в ней исключением, а некающиеся — правилом. Утешительной стороной этой констатации станет осознание того факта, что необходимость для демократии массовых покаяний в личных грехах является чистой воды вымыслом.
В Германии начали каяться только в 1960-е годы, и это были не личные грехи, а прегрешения пап, мам и дедушек. В Австрии, которая была полностью интегрированной частью нацистской державы, обычай каяться так и не прижился. В Италии к фашистскому прошлому многие и сейчас относятся с симпатией. Но во всех трех этих странах вполне живые демократические режимы процветали уже в 1950-е.
Возвращаясь к ранней ФРГ: нам также полезно знать, что
«недавнее прошлое вовсе не было покрыто завесой молчания. В ранней ФРГ о времени Третьего рейха говорили много и охотно. Но обычно воспоминания западных немцев были весьма выборочными: речь преимущественно шла о собственных страданиях».
Первое поколение строителей западногерманской демократии неизбежно включало в себя множество людей с коричневым бэкграундом, не меньшее число ветеранов кровавых завоевательных походов и еще большее число конформистов, готовых слиться с любым режимом.
Мудрый основатель ФРГ Конрад Аденауэр вместе с демократическими политиками всех главных расцветок поощрял их забыть о прошлых грехах, перевалить их на Гитлера, а на самих себя смотреть как на жертв его режима. Власов напоминает:
«Все политические партии понимали, что бывшие нацисты составляют весьма значительную часть электората, и соревновались за их голоса, говоря то, что было приятно слышать „маленькому человеку“ с любыми взглядами: нужно перестать копаться в прошлом, позаботиться об обеспечении людей едой и работой и так далее».
И, наконец, хозяйственное и социальное чудо. Да, действительно, в 1950-е «быстрый рост налоговых поступлений позволил перейти к щедрой социальной политике… Демократическая республика смогла затмить хваленое „социальное государство“ Гитлера, по которому ностальгировали многие немцы в конце 1940-х. Тосковать о прошлом стало незачем…»
Но к этому верному соображению автора книги надо добавить, что хозяйственное процветание никогда не является внешним фактором по отношению к обществу. Его не впрыскивают извне. Его не дарят народу великие реформаторы, вопреки популярному среди российских интеллектуалов мифу.
Его порождает общественное целое.
А еще важнее то, что само по себе материальное благополучие демократию вовсе не порождает. Иначе, в 2022-м демократической страной была бы РФ, а не Украина.
В России мало предпосылок для того, чтобы на месте путинского режима возник демократический. И проблема не в трудностях устройства люстрации, не в отсутствии всенародного покаяния и не в слабостях ее экономики. Мы уже увидели, что это не главное.
Для демократического режима нужна демократическая повестка. В послевоенной Германии она возникла сразу, поскольку была и до Гитлера.
В России ее вообще никогда не было.
В Германии с давних пор культивировалась игра по правилам и почиталось правовое государство. Нацисты за 12 лет не успели это уничтожить. В России ничего подобного нет и в помине. В Германии были автономные церковные организации, а в России есть почти исключительно Русская православная церковь, аналог нацистских «германских христиан». В послевоенной Германии сразу восстановились живые профсоюзы, а в России в последний раз они были в 1917-м. У немцев после войны без заминки возникли партии, которые были преемницами донацистских. А у нас и в вольные 1990-е годы «партии» были муляжами.
И совсем коротко. Демократия — это самоуправление. А самоуправление возникает там, где спорят, сколько налогов собрать и как их потратить. Немцам не надо было это объяснять. А у нас, даже когда парламенты и собрания выбирались свободно, они были заняты чем-то совершенно другим.
Из всего этого не следует, что немецкий демократический опыт не годится для россиян. «Оставшимся» и «уехавшим» нужно знать и понимать его гораздо лучше, чем сейчас. Именно потому, что так явно не хватает своего.
«Исторический опыт — это не точная инструкция для решения любых проблем, — говорит в конце своей книги Николай Власов, — Скорее его можно сравнить с подсказками, которые могут помочь найти верный путь». Не буду спорить с этой мыслью, хотя и считаю ее слишком оптимистичной.
© 2003-2025 Новости США, России, Украины, Беларуси и в Мире.
Мы в Facebook
Мы в Telegram