Все, наверное, помнят поэму А.С. Пушкина «Медный всадник». В ней описано наводнение, случившееся почти 200 лет назад, 7 ноября 1824 года (по новому стилю 19 ноября), в Петербурге.
Пушкин осмыслил это событие в символическом ключе: колоссальная фигура Петра Великого, имперское величие северной столицы, тёмное, разрушительное стихийное начало, усмирённое Петром и рвущееся на волю, и разбитая судьба маленького человека.
О наводнении оставлено множество свидетельств. А.С. Грибоедов в своей записной книжке сделал заметку о том, как Александр I вдруг явился на балконе над охваченной стихией столицей, и с ним генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович и генерал Бенкендорф. Оба пустились на катерах собственноручно спасать из воды утопающих. Но прежде Бенкендорф сбросил с себя мундир и вошёл по горло в ледяную воду, чтобы вытащить из неё тех, кого уносило наводнением.
Молодая, но необычайно талантливая поэтесса Елизавета Кульман во время наводнения простудилась - спасая свои рукописи, она стояла по колено в ледяной воде. Вскоре после этого она умерла в возрасте семнадцати лет.
Сам Пушкин наводнения не видел. Он в это время находился в Михайловском и, получив первое известие о потопе, отозвался о нём с едким сарказмом. Но чуть позже, узнав о страшных последствиях катастрофы, от которой по разным данным погибло от 400 до 4000 человек, поэт поспешил внести свою лепту помощи пострадавшим «из Онегинских денег» – тайно, чтобы «не… стоять в Инвалиде наряду с идиллическим коллежским асессором Панаевым».
А вот как описал этот день в своих воспоминаниях граф В.А. Соллогуб, которому в то время было всего 11 лет.

«Не раз случалось нам просыпаться ночью от пушечных выстрелов. Нам объясняли, что, когда вода подымается, с крепости даются сигналы для предостережения жителей. Чем чаще повторяются выстрелы, тем более и более усиливается опасность. В ночь с 6 на 7 ноября канонада почти не умолкала. К утру в доме началась беготня. Все подвалы были уже залиты. На дворе выступала вода. Мы наскоро оделись и побежали в приемные, выходившие окнами на набережную. Ничего страшнее я никогда не видывал. Это был какой-то серый хаос, за которым туманно очерчивалась крепость. Дождь косо разносился порывами бешено завывающего ветра. В гранитную набережную били черные валы с брызгами белой пены - и все били сильней и сильней, и все вздымались выше и выше. Нельзя было различить, где была река, где было небо… И вдруг в глазах наших набережная исчезла. От крепости до нашего дома забурлило, заклокотало одно сплошное судорожное море и хлынуло потоком в переулок. Положение наше становилось опасным. Спереди залив кидался на нас приступом. Сзади спасение тоже не предвиделось. Испуганные слуги прибежали с вестью, что Мойка выступила из берегов и что Конюшенный мост, тогда деревянный, уже изломан.

К счастью, наши родители не смутились духом, и мы слушали их рассуждения... Панического страха в доме у нас не было, и мы глядели с тревожным любопытством на все происходившее. Особенно занимало нас течение воды по Мошкову переулку. Оно неслось стремительно, волнообразно, мутно, и по нем плыли самые разнообразные предметы, возбуждавшие наше детское внимание. Дети во всем найдут себе игрушку. Плыли ведра, ушаты, бочки, мебель, гробы и простые надгробные кресты, смытые со Смоленского кладбища.

На другой день рассказывали, что перед Зимним дворцом плыла будка и что в будке находился часовой. Увидав стоявшего у окна государя, часовой сделал будто бы на караул и был спасен. Насколько такой рассказ справедлив, не знаю, но что государь лично заботился о погибавших, в том нет сомнения, и я был тому свидетелем. Кто-то из слуг наших крикнул, что на Неве тонут суда. Мы бросились к окнам на Неву и увидали страшное зрелище. Перед ожесточенным натиском бури неслись в туманном коловороте разваливавшиеся барки с сеном. Ветер разметывал сено во все стороны целыми глыбами, барки разламывались в куски, и мы ясно видели, как посреди крушения какие-то тени стояли на коленях и подымали руки к небу. И видя это, мы тоже почувствовали ужас, и тоже стали на колена, и тоже начали молиться. Спасение казалось невозможным.
Вдруг слева, по направлению от дворца к погибавшим, показались два рассекавшие воды казенные катера. У кормы первого сидел окутанный в серую шинель генерал (Бенкендорф). Спасение посылал государь. С другой стороны подоспевала порожняя барка, на которую царский гонец пересаживал ожидавших смерти в то время, когда их исковерканные суда распадались на части.

Между тем непогода не утихала. Наводнение подымалось хотя медленно, но все выше и выше. Вода брызгала уже в уровень нижнего этажа, где, на отцовской половине, находилось много драгоценностей, особенно картин. Кое-какие вещи начали перетаскивать наверх, но без суеты и торопливости. Отец, уже потерявший хладнокровно дом на московском пожаре, и тут равнодушно смотрел на материальный ущерб. Предположение его, впрочем, оправдалось... Сутки прошли. Вода стала медленно убывать. Ветер изменился. Петербург был спасен. Существует предсказание, что он когда-нибудь погибнет от воды и что море его зальет. Лермонтов, одаренный большими самородными способностями к живописи, как и к поэзии, любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого подымалась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом. В таком изображении отзывалась его безотрадная, жаждавшая горя фантазия».