Само это слово — калька с английского agenda, то есть «повестка дня», «повестка собрания» и вообще «то, что нас в данный момент интересует».
Повестка есть у любой организации. Она может быть правой или левой, консервативной или либеральной и так далее. В этом значении это слово часто использует, например, пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков. Его фирменное клише «Это не наша повестка» означает: «Нас это не интересует», а часто — «Это недостаточно важно, чтобы мы обращали на это внимание» (примеры: раз, два, три, четыре, пять).
Но уменьшительно-презрительный суффикс существенно меняет значение этого слова. В отличие от повестки, «повесточка» бывает только левая и/или либеральная. И называют ее так те, кому она не нравится.
«Повестка» родом из теории медиа. Еще в 1922 году американский журналист и исследователь Уолтер Липпман сформулировал идею, которая сейчас кажется тривиальной, а сто лет назад была прорывной: медиа — это не нейтральная среда, через которую передается информация. У них есть собственная воля и собственные интересы. Медиа не обязательно определяют, что люди думают, — но они определяют, о чем люди думают, какие вопросы заслуживают наибольшего внимания.
Иными словами, не бывает никакой объективной общественной значимости. Никакие проблемы не важны сами по себе — а лишь постольку, поскольку их обсуждают в медиа.
Вот пример. Опросите случайных людей — хоть в России, хоть на Западе, — какая война была самой кровопролитной за последние пять лет. Скорее всего, вариантов ответа будет два: российско-украинская и в секторе Газа. Однако правильный ответ — Тыграйская война. Она произошла в Эфиопии в 2020–2022 годах, и количество жертв среди мирного населения оценивается в несколько сотен тысяч человек, а количество беженцев и перемещенных лиц — в несколько миллионов. Существенно больше, чем в Украине, и гораздо, гораздо больше, чем в Газе.
В связи с этой войной не было ни бурной международной реакции, ни массовых уличных акций на Западе, ни круглосуточного освещения в мировых СМИ. Она осталась вне повестки.
В 1972 году Максвелл Маккомс и Дональд Шоу развили идею Липпмана, что медиа — это не просто средства массовой информации, а активные участники производства общественного мнения. Получилась полноценная научная теория, подтвержденная эмпирическими исследованиями. Маккомс и Шоу назвали ее agenda-setting theory (теория определения повестки).
Спустя чуть больше десяти лет бывший президент США Ричард Никсон говорил: «Медиа постоянно говорят, что власть президента подобна императорской. Я думаю, нам стоило бы обсудить императорскую власть медиа». Никсон считал, что его карьеру сгубили не столько его собственные действия во время Уотергейтского скандала, сколько предвзятое, по его мнению, освещение в СМИ. И так случилось из-за, по его выражению, «медийно-элитистского комплекса» — убеждения журналистов в собственном высоком предназначении.
Сейчас подобные претензии — общее место. И чаще всего они формулируются примерно так: «Вместо того чтобы освещать, продвигают повестку». Или так: «Качают повесточку». Подразумевается: «они» замалчивают правду, передергивают или прямо врут, потому что обслуживают чьи-то скрытые интересы. Причем эти претензии давно уже касаются не только СМИ.
КТО «КАЧАЕТ ПОВЕСТОЧКУ»?
Короткий ответ — все, кто пытается чего-то добиться в политической сфере.
Давайте снова на примерах. Они будут сплошь американские — просто потому, что история американского активизма очень хорошо изучена.
В 1955 году американская Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения (NAACP) готовила масштабные протесты против расовой сегрегации в общественном транспорте — и искала фигуру, которая станет их символом. 2 марта в городе Монтгомери (штат Алабама) темнокожую Клодет Колвин арестовали за то, что она не уступила место в автобусе белой женщине. Но Колвин было 15 лет и она была беременна. Лидеры NAACP решили, что журналисты предпочтут писать об этом, а не о несправедливости, которая с нею случилась, и продолжили ждать.
1 декабря того же года то же самое, что с Колвин, случилось с Розой Паркс — 42-летней замужней работающей женщиной. Она и стала лицом «автобусных протестов» в Монтгомери — акции, с которой начались масштабное движение за гражданское равноправие темнокожих в США и слава Мартина Лютера Кинга.
Это было, конечно, политтехнологическое решение. Алабамские активисты, еще не вооруженные теорией Маккомса и Шоу, благодаря опыту и интуиции уже отлично умели определять повестку.
Тем же методом — выбрать один инцидент, сделать его символом системной проблемы и добиться, чтобы все о нем говорили, — впоследствии действовали и ЛГБТК-активисты (Стоунволлские беспорядки 1969 года), и движение за конституционное право на аборт (дело «Роу против Уэйда» 1973 года).
И их оппоненты тоже. Барбара и Джек Уилки, протестуя против абортов в семидесятые, очень эффективно использовали новую технологию — УЗИ-снимки, благодаря которым плод в утробе матери перестал быть абстракцией: теперь каждый мог его увидеть. Консервативная активистка Филлис Шлэфли под камерами угощала домашней выпечкой законодателей перед рассмотрением профеминистского законопроекта. Яркие картинки привлекали медиа — и у аудитории просто не было шансов забыть тему, а значит, волей-неволей приходилось формулировать какое-то мнение по ее поводу.
По тому же принципу проводятся и многие предвыборные кампании. Есть такая расхожая мудрость американских политтехнологов: «Выборы выигрывает тот, кто определяет, про что они будут».
Характерный пример — президентские выборы в США в 1992 году. Рейтинг действующего президента Джорджа Буша-старшего был под 90% — в основном благодаря внешнеполитическим триумфам: распаду СССР и «Буре в пустыне». Казалось, он был обречен на переизбрание.
Соперником Буша был Билл Клинтон. Стратегия, которую разработал глава его предвыборного штаба Джеймс Карвилл, сводилась к тому, что надо заставить электорат сосредоточиться на тех темах, в которых администрации Буша нечем похвастать. Прежде всего — на экономическом спаде. Любую дискуссию надо сворачивать на эту тему, любой ценой добиваться, чтобы о ней не переставали говорить по телевизору и писать в газетах.
Не обязательно, чтобы при этом хвалили клинтоновскую программу. Главное — чтобы, когда человек пойдет на избирательный участок, у него в голове вертелось слово «рецессия», а не «конец холодной войны» или «Саддам Хусейн». Карвилл предложил сотрудникам штаба формулу: «Itʼs the economy, stupid!» («Дело в экономике, дурачок!»).
Клинтон выиграл выборы 1992 года, а «Itʼs the (подставить нужное), stupid!» стало универсальной формулой определения политической повестки.
Сейчас этот прием применяется повсеместно. Американский Белый дом, назначая Карин Жан-Пьер пресс-секретарем, особо подчеркивает: это первая темнокожая женщина и первая открытая представительница ЛГБТК+ на этом посту. Киноакадемия вводит новые требования к фильмам, претендующим на «Оскар» в номинации «Лучший фильм»: среди его персонажей и среди создателей должны быть представители исторически дискриминированных групп (женщин, небелого населения, ЛГБТК+…). Это именно для того и нужно, чтобы об этом все говорили, чтобы проблема оставалась в повестке. Ну, или в «повесточке».
А В РОССИИ ЕСТЬ «ПОВЕСТОЧКА»?
Это слово применяется почти исключительно к западным культурным феноменам. Те же новые правила «Оскара», темнокожая Русалочка, неконвенциональные женские персонажи в видеоиграх, «гей-линии» в сериалах — вот что беспокоит (прямо скажем, бесит) людей, которые недовольны «повесточкой».
Кое-какие основания такого отношения и впрямь можно обнаружить. Утверждение темнокожей актрисы на роль Русалочки в голливудском фильме — это реплика в дискуссии о межрасовых отношениях на Западе, прежде всего в США. Аудитория же фильма — глобальная. Получается, американцы экспортируют по всему миру — в том числе и в Россию — свое видение проблемы расизма.
При всем при том расизм, что называется, «есть у нас дома». Но эта проблема настолько недоосмыслена и недоописана, что даже когда она поднимается в популярной культуре, это не распознается как «повесточка». Например, в 2018 году вышел фильм Сергея Дворцевого «Айка» о тяготах жизни киргизской мигрантки в Москве. К нему предъявляли много разных претензий — но, кажется, никто не обвинил создателей фильма в том, что они контрабандой протаскивают на российские экраны и в сознание российских зрителей идею толерантности, «качают повесточку».
Для российских правых «повесточка» — это что-то импортное, вредоносное влияние извне. Для кремлевских политтехнологов отсутствие в России «повесточки» — одна из причин, по которым страна должна быть привлекательна для консерваторов и традиционалистов со всего света.
Тем примечательнее, что правые эпизодически стали применять слово «повесточка» как раз-таки против Кремля. Оно иногда попадается в обсуждениях в соцсетях истории Ислама Халилова — подростка, который подрабатывал гардеробщиком в «Крокусе» и во время теракта 22 марта вывел из здания множество людей.
Претензия сводится к следующему: Халилов был такой не один (что, разумеется, правда), но ему досталась львиная доля внимания и наград, потому что он нерусский, а Кремлю нужен был образ дружбы народов. Еще эту историю называют «антикризом по исламской тематике» и проявлением «многонационалочки».
«Многонационалочка» — это, пожалуй, ближайший аналог «повесточки», применяемый к российским реалиям. Аналог, как легко заметить, крайне неполный. В России — во многом благодаря усилиям властей — очень многое становится предметом запрещения, а не обсуждения. Проблемы дискриминации ЛГБТК-людей, женщин, людей с инвалидностью, с ментальными особенностями и иных «других» не признаются до такой степени, что у них даже «повесточки» своей нет.